«На меня почему-то все глядят с удивлением. Что бы я ни сделал, все находят, что это удивительно. А ведь я даже и не стараюсь. Все само собой получается», – любил рассказывать о себе Даниил Хармс.
«Это Хармс!», «Хармсовщина!», – говорим мы, когда происходит что-то иррациональное, выходящее далеко за рамки привычного и ожидаемого. Незаурядный человек и писатель с мировым именем прожил по-настоящему удивительную жизнь. По поводу своего дня рождения Хармс шутил так: «папа пожелал, чтобы его ребенок родился обязательно на Новый год. Папа рассчитал, что зачатие должно произойти 1-го апреля». Папа, о котором рассказывает Хармс, в действительности шутником не был. Иван Павлович Ювачёв – известный революционер-народоволец, а позднее серьёзный духовный писатель. Чтобы не оказаться в литературе Ювачёвым-младшим, Даниил Иванович сразу начинает писать под многочисленными псевдонимами, которые исчисляются десятками. Но со временем главным литературным псевдонимом писателя становится известное нам сегодня имя – «Хармс».
Расцвет его творчества пришёлся на вторую половину 1920-х – 1930-е годы, когда в советской литературе формировался и закреплялся соцреализм – производное от официальной идеологии искусство, которое, как считали вожди СССР, должно быть «понятно» и «доступно» «массам». Произведения Хармса и его единомышленников по литературному объединению с необычным наименованием ОБЭРИУ не соответствовали новым литературным правилам. И Хармс занял нишу детской литературы, в которой можно было писать о самых необыкновенных и удивительных вещах. По воспоминаниям современников, дети обожали писателя и во время встреч с ним подолгу не отпускали. Сам Хармс сторонился своих многочисленных юных поклонников и говорил, что не считает себя детским писателем. Действительно, всё это время он продолжал создавать свои «взрослые» тексты, как тогда было принято говорить «в стол», т.е. без надежды на прижизненную публикацию. Сейчас о Хармсе пишутся книги, защищаются диссертации, ставятся спектакли, а исследователи называют его главным предтечей современной русской литературы. Для обычного читателя автор «Случаев» и «Старухи» оказывается сегодня своего рода литературной прививкой в любой абсурдной ситуации. На простых бытовых примерах он показывает нам, что не всё в жизни разумно и логично. И заставляет смеяться над собой и над бесчисленными неурядицами и несуразностями. Для смеха, считает Хармс, вообще не требуется повод: «Если хочешь, чтобы аудитория смеялась, выйди на эстраду и стой молча, пока кто-нибудь не рассмеется».
Произведения Хармса настолько поражали своих читателей неожиданной сменой привычного ракурса, что положили начало новым жанрам. Одним из таких открытий являются его «литературные анекдоты», персонажами которых стали русские писатели-классики. Хармс создал своего рода пародийную историю русской литературы, в которой смог не только увидеть самое главное, но и показать это под неожиданным углом зрения. Например, «история соперничества» Пушкина и Гоголя в критике XIX века прозвучала в жанре анекдота следующим образом:
«Трудно сказать что-нибудь о Пушкине тому, кто ничего о нем не знает. Пушкин великий поэт. Наполеон менее велик, чем Пушкин. И Бисмарк по сравнению с Пушкиным ничто. И Александр I и II, и III просто пузыри по сравнению с Пушкиным. Да и все люди по сравнению с Пушкиным пузыри, только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь.
А потому вместо того, чтобы писать о Пушкине, я лучше напишу вам о Гоголе. Хотя Гоголь так велик, что о нем и писать-то ничего нельзя, поэтому я буду все-таки писать о Пушкине.
Но после Гоголя писать о Пушкине как-то обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу».
За литературными анекдотами Хармса последовала целая вереница произведений его подражателей, долгое время приписывавшихся писателю и даже печатавшихся под его именем. Вот некоторые из них:
«Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Державину Гавриле Романовичу. Старик, уверенный, что перед ним и впрямь Пушкин, сходя в гроб, благословил его».
«Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем. Пушкин говорит: – Стреляй первым ты. – Как я? Нет, ты. – Ах, я! Нет, ты! Так и не стали стреляться».
«Достоевский пришел в гости к Гоголю. Позвонил. Ему открыли. "Что Вы, – говорят, Федор Михайлович, Николай Васильевич уж лет пятьдесят как умер". Ну, что же, – подумал Достоевский, царствие ему небесное, я ведь тоже когда-нибудь умру"».
«Лев Толстой очень любил детей, и все ему было мало. Приведет полную комнату, шагу ступить негде, а он все кричит: "Еще! Еще!"»
«Пушкин сидит у себя и думает: "Я гений, и ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой гений, и Достоевский, царствие ему небесное, гений. Когда же это кончится?" Тут все и кончилось».
Впрочем, эти веселые игры с классиками русской литературы абсурдны только на первый взгляд. Превращенные в своего рода фольклорных персонажей Пушкин, Гоголь, Достоевский и Толстой надежно свидетельствовали о том, что национальный культурный канон стал в первые десятилетия советской власти, с одной стороны, поистине «народным достоянием», но с другой (причем непосредственно по этой же причине) – подвергся риску схематизации, упрощения, шаблонных воспроизведений и конъюнктурных повторов. Взгляд Хармса «остранял» и «освежал» титанов русской литературы, не давал им на их пьедесталах окончательно окаменеть.
Таким удивительным писателем и человеком был Даниил Хармс.
Вот, собственно, и все.
т. +7 (391) 206-26-88
