Когда приближается очередной писательский юбилей, мы невольно задумываемся: почему написанное десятилетия и столетия назад живо и актуально для нас, здесь и сейчас? Недаром фокус современного литературоведения в последние годы сместился в сторону рецептивных исследований и социологии литературы, изучающих закономерности жизни писателей и их произведений «после смерти» – в общественном национальном пространстве и творческом сознании читателей и других авторов.
Какая фраза о Борисе Леонидовиче Пастернаке сегодня нам вспоминается первой?
Наверное, это известное выражение, сказанное в дни публичной кампании против его романа «Доктор Живаго» и ставшее в русском языке крылатым: «Не читал, но осуждаю!» Эти слова заставляют вспомнить и не менее известный сюжет о беспрецедентном вынужденном отказе писателя от Нобелевской премии, присужденной ему Шведской академией в 1958 году с формулировкой «За выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». Этот высший знак литературного признания в XX веке писатель при жизни так и не получил, а медаль лауреата Нобелевской премии была вручена членам его семьи только в 1989 году.
В своей статье «Литературная биография…» Юрий Михайлович Лотман отметил очень важную черту восприятия и признания писателей в России. Исторически сложилось так, что русский литератор своей биографией должен был подтвердить своё право обращаться со словом к соотечественникам. Не подтвержденное прожитой жизнью слово, серьезного веса в русской культуре приобрести не могло. Поэтому в нашем сознании смертельная дуэль Пушкина – не менее важная литературная веха, чем «Евгений Онегин». Такой вехой в биографии Пастернака стала история публикации романа «Доктор Живаго» и последующей травли писателя.
Тот, кто роман читал, знает, что антисоветской пропаганды, в которой обвинили писателя, в нём нет. Более того, Борис Пастернак, несмотря на инспирированные властью публичные разносы, категорически отказался выехать из страны, о чем лично написал Н.С. Хрущеву: «Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры». В чём же в таком случае состояло «преступление» писателя – помимо того, что не принятый в советскую печать роман был опубликован за границей. Этим же вопросом задавался и сам Пастернак в своем известном стихотворении «Нобелевская премия»:
Для историка литературы ответ на этот вопрос секретом не является. Несмотря на всю техническую и композиционную сложность романа (на языке современной филологии – «прозиметрического») написан он в русле русской классической традиции «истории домашним образом», подмеченной когда-то Пушкиным у Вальтера Скотта и реализованной им самим в «Капитанской дочке», а затем Львом Николаевичем Толстым в «Войне и мире». Новый подход состоял в том, что грандиозные события национального масштаба – бунт Емельяна Пугачёва или Отечественная война 1812 года – были показаны на примере «домашней» жизни, судеб семей, попавших в круговорот большой истории. При этом принципиальный характер имела фактографическая достоверность источников и событий. Хорошо известны архивные и документальные разыскания, предпринятые писателями: Пушкин работал в архивах и беседовал с очевидцами событий XVIII века, Толстой проделал беспрецедентное по масштабу исследование эпохи Наполеоновских войн – вплоть до того, что лично изучил ландшафт Бородинского поля.
После событий Великой Отечественной войны возникла та же идеальная временная и историческая дистанция, которая позволяла обратиться к событиям гражданской войны объективно и непредвзято, исследовать эпоху и показать её с живой – человеческой и семейной стороны. Но к 1950-м годам, как мы знаем, сложился канон соцреалистического романа, в котором тема Революции и гражданской войны требовала вполне определенного героического модуса. И в этом смысле Пастернак, обратившийся к традиции Пушкина и Толстого, невольно выступил разрушителем этого канона, что и почувствовали наиболее проницательные советские критики, отметившие, что Революция и гражданская война в романе оказываются чуть ли не недоразумением.
Роман Пастернака неслучайно назван «Доктор Живаго». Одной из ключевых метафор в историософском романе писателя становится антитеза терапии и хирургии. Если главный герой романа Юрий Живаго – блестящий диагност, умеющий точно определить причину заболевания без надреза, то революционеры, часть которых показаны как самоотверженные и честные люди, – это хирурги, которым не терпится «вскрыть» все язвы и болячки государства. Для самого писателя, как и для главного героя его романа, эта история закончилась печально. После публичной травли у Пастернака обнаружили рак легких, от которого он вскоре и скончался. Но большая история расставила всё по местам. Уже через тридцать лет эта черта русских революционеров будет осознана обществом и метко сформулирована другим писателем-«историком» - Юрием Трифоновым в романе с говорящим названием – «Нетерпение». Понадобились и время, и доступ к историческим архивам, чтобы осмыслить причины и последствия социального коллапса начала XX века, о которых Пастернак – впервые в советской литературе – написал в модусе трагического, а не героического.
Жизнь и личность Бориса Пастернака, невероятно талантливого и живого человека, конечно, не исчерпывается одним этим сюжетом. Но для нас, его читателей, этот последний аккорд его жизни очень важен. Он учит нас работать с документами и фактами, знать свою национальную историю и литературу, учиться анализировать тексты и события, быть исследователями. Или, говоря поэтическими строчками самого Пастернака:
т. +7 (391) 206-26-88
