Андрей Платонович Климентов (литературное имя Андрей Платонов будет избрано уже начинающим молодым писателем) родился в Воронеже 28 августа 1899 года в семье машиниста, слесаря железнодорожных мастерских Платона Климентова. Этот нюанс, как говорили в советские годы, «социального происхождения» крайне важен: будущий оригинальный художник, выходец из среды квалифицированного рабочего класса, его элиты, был одним из тех, в чьих как будто бы интересах совершилась великая революция, кому, как планировалось, она предоставит (переходя уже на язык сегодняшний) стремительный «социальный лифт», подъём наверх: из рабочей элиты к культуре, власти, управлению огромной страной. Символично, что в 1917 году Платонов входил в своё совершеннолетие: отныне все повороты его судьбы будут трагически связаны с этим совпадением – юноша вступал во взрослую жизнь, а сама эта жизнь навсегда изменилась. Отношения к революции и с революцией – несущий каркас всех платоновских писаний: как никто другой из его современников он прочувствовал мировой, почти апокалиптический масштаб произошедшего – этой попытки не просто свергнуть старую власть, но вылепить нового человека, научить его, как новорожденное дитя (образ ребенка – один из ключевых у Платонова), языку, отношениям, труду, привычкам, быту.
Косноязычные и страшные, платоновские герои описаны художником именно изнутри – потому-то с их «детским» косноязычием совпадает не менее, скажем так, экспериментальный, «странный» голос автора. Причём приём этот в высшей степени далёк от популярного в послеволюционные годы авангарда с его обращением к «языковому сдвигу». То, что для футуристов и конструктивистов было способом показать условность формы и правил, остранить их, а себя представить умелыми эквилибристами, которым стало подвластно ранее неподвластное (потому-то каждый их них стремился к созданию своей, личной новой «зауми»), для Платонова обретало совершенно иной смысл. «Неостранение» – таким метким словом назвала разра-батываемую писателем манеру, полемическую по отношению к авангарду, Ольга Меерсон. Подобно коллекционеру-исследователю, музеификатору (а образы коллекций и музея исключительно характерны для эпохи, порвавшей с прошлым, и встречаются у многих – от Вагинова до Бунина и Набокова), Платонов фиксирует саму нарождающуюся новую речь, из потока которой себя как автора он не извлекает, полностью подчиняясь её новым звукам, ритмам и поворотам. В этом смысле сатириком, как Зощенко, Платонов никогда бы не стал (сатира требует дистанции): он стал трагиком наступившей новой эры.
Трагичны (или даже – трагедийны) не только сюжеты его сочинений. Не только крушение естественнонаучной утопии, к которой Платонов, войдя в революцию юношей и став ин-женером по образованию, испытывал, как почти все его сверстники, острый интерес. Абсолютной трагедией безвыходности и безвыборности стала для выдающегося художника вся эта история сначала неизбежного принятия Октября (а у 17-летнего сына сочувствовавшего большевикам рабочего других вариантов не было), последующего анализа его своеобразной космогонии, а после – понимания её ложности и неизбежности её коллапса. Перед нами не менее чем биография Эдипа, только не ослепшего, а прозревшего.
А прозрений советская власть не любила. «Усомнившийся Макар» (1929) – само заглавие этого платоновского рассказа, созданного в год окончания НЭПа и начала коллективизации, было вызовом. Сомневаться с этого времени стало не принято, и почти все произведения писателя отныне не проходят в печать. Для Платонова это означает одно: любой «человек эпохи Москвошвея» (О. Мандельштам) был заложником советской дефицитарной торговли, пайков, выдаваемых (или не выдаваемых) ордеров на жильё и опустить такого человека на дно жизни было делом одного движения властного пальца. От полной нищеты Платонова спасало инженерное ремесло, к которому он, расставшись с надеждами на карьеру профессионального писателя, вновь возвращается. Однако от травли в газетах за уже опубликованные вещи это его не спасает. Такое существование «на грани», самоотверженное писание «в стол» без всякой надежды обнародовать созданное продолжаются, по сути, до начала Великой Отечественной войны, а непризнание Платонова как литератора усугубляется и личной катастрофой: в 1938 г. «за шпионаж» арестован его 15-летний сын Платон. С 1942 г. прозаик командирован в действующую армию фронтовым корреспондентом, а комиссован назад в тыл – страшное стечение обстоятельств – по причине туберкулёза, полученного им от вернувшегося из лагерей и скоро, в 1943 г., умершего сына. Череда страшных испытаний подводит, наконец, к 1946 году, когда создатель «Чевенгура» становится фигурантом разгромных решений ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Через 5 лет он, присоединившись к длинному перечню русских мучеников от литературы, умирает почти в полной нищете. Такую жизнь, составившую всего-то 52 года, прожил наш сегодняшний великий юбиляр.
т. +7 (391) 206-26-88
